Меморандум заявителя
по делу № 00000/13 «ХХХХХ против России»
1. Принимая во внимание, что ответы на вопросы Европейского Суда по правам человека (далее – ЕСПЧ) под № 1 зависят от ответов на вопросы под №№ 2—4, заявитель считает необходимым предоставить ответы в соответствующем порядке.
Ответы на вопросы под номером № 2.
2. Имелись ли веские причины, оправдывающие неявку свидетеля М. в судебное заседание? (а) Если да, то предприняли ли российские власти разумные меры для обеспечения явки свидетеля М. в судебное заседание, о чем ходатайствовал заявитель? (b) Являлись ли причины, оправдывающие неявку свидетеля М., и меры, предпринятые для обеспечения его явки, предметом надлежащего рассмотрения со стороны национальных судов? Какие доказательства национальные суды использовали в процессе рассмотрения этих вопросов? (с) На основании каких нормативно-правовых и судебных актов национальный суд принял решение об оглашении данных на предварительном следствии показаний свидетеля М., не явившегося в судебное заседание? (d) Учли ли национальные суды то обстоятельство, что показания свидетеля М. были даны на предварительном следствии в присутствии сотрудников правоохранительных органов?
3. По мнению заявителя, веские причины, которые оправдывали бы неявку свидетеля М. в судебное заседание, отсутствовали.
4. Заявитель хотел бы начать с ответа на вопрос о том, какие нормативно-правовые акты были положены в основу решения об оглашении показаний неявившегося свидетеля М. И связанного с ним вопроса о том, были ли соблюдены условия, с которыми закон связывает возможность оглашения показаний неявившегося свидетеля.
5. Как указано в приговоре, показания свидетеля М., данные им на предварительном следствии, были оглашены на основании пункта 3 части 2 статьи 281 Уголовно-процессуального кодекса РФ (далее УПК РФ), предусматривающего, что «[п]ри неявке в судебное заседание <…> свидетеля суд вправе <…> принять решение об оглашении ранее данных [им] показаний <…> в случа[е] <…> отказа <…> свидетеля, являющегося иностранным гражданином, явиться по вызову суда».
6. Свидетель М. действительно является иностранным гражданином – гражданином Республики Молдова.
7. Однако в материалах уголовного дела отсутствуют какие-либо доказательства отказа свидетеля М., являющегося иностранным гражданином, явиться по вызову суда. Власти в своем меморандуме ни на какие доказательства отказа свидетеля М. явиться также не ссылаются. Более того, власти в принципе не утверждают, что такой отказ имел место. В пункте 14 меморандума властей указано, что свидетель М. был извещен о дате, времени и месте рассмотрения уголовного дела посредством телефонной связи и сообщил, что не сможет присутствовать в судебном заседании в связи с болезнью. В подтверждение к меморандуму приложена справка судьи, председательствовавшего в первой инстанции. Однако в данной справке не указано, будто бы свидетель М. сообщил, что не сможет присутствовать в судебном заседании в связи с болезнью. В ней указано, что в телефонном разговоре с секретарем судебного заседания, который состоялся 10 января 2013 года, свидетель сообщил, что в связи с болезнью он не смог явиться в судебное заседание, уже прошедшее 19 декабря 2012 года. Согласно той же справке свидетель М. обязался явиться в следующее судебное заседание 14 января 2013 года. Таким образом, данная справка не подтверждает отказ свидетеля явиться по вызову суда. Напротив, она подтверждает его согласие явиться по вызову суда. Однако в указанный день свидетель М. не явился в судебное заседание. Поэтому 14 января и 11 февраля 2013 года судом были вынесены постановления о его приводе, которые ни судебные приставы, ни сотрудники полиции исполнить не смогли ввиду невозможности установления местонахождения свидетеля М. Попытки связаться со свидетелем М. по телефону также не увенчались успехом: его номер был постоянно заблокирован. Таким образом, ни судья, ни секретарь судебного заседания, ни приставы, ни сотрудники полиции, ни кто-либо еще не разговаривали с М. после 10 января 2013 года, когда он по телефону дал согласие явиться в суд. Соответственно, никто не мог получить от свидетеля М. отказ явиться в судебное заседание. Согласно материалам дела никакой корреспонденции, которая свидетельствовала бы о таком отказе, суд также не получал. Ни на что подобное российские власти в своем меморандуме не ссылаются.
8. Ни на какие нормативно-правовые или судебные акты, согласно которым пункт 3 части 2 статьи 281 УПК РФ мог бы интерпретироваться как позволяющий принимать решение об оглашении показаний, данных на предварительном следствии неявившимся в судебное заседание свидетелем, лишь по той причине, что он является иностранным гражданином, ни суды в своих актах, ни российские власти в своем меморандуме не ссылаются.
9. Однако суд апелляционной инстанции, отвечая на соответствующие доводы апелляционной жалобы заявителя, назвал другой подпункт части 2 статьи 281 УПК РФ в качестве основания оглашения показаний свидетеля М.: «Вопреки доводам жалоб, показания свидетеля М. были исследованы в ходе судебного следствия путем их оглашения при наличии для этого оснований, предусмотренных ст. 281 ч. 2 п. 4 УПК РФ, а потому обоснованно положены в основу приговора». Названный судом апелляционной инстанции пункт 4 части 2 статьи 281 УПК РФ предусматривает возможность оглашения показаний в случае «стихийного бедствия или иных чрезвычайных обстоятельств, препятствующих явке в суд». Никто и никогда не ссылался ни на какие стихийные бедствия. Следовательно, суд апелляционной инстанции пришел к выводу, что невозможность установить местонахождение свидетеля представляет собой «иное чрезвычайное обстоятельство, препятствующее явке в суд».
10. И хотя это не соответствует приговору, который был оставлен судом апелляционной инстанции без изменения, нельзя исключить, что показания свидетеля М. действительно были оглашены вне связи с тем, что он является иностранным гражданином, и не по причине его отказа явиться в суд, который не имел места, а лишь из-за того, что его местонахождение не было установлено. Согласно сложившейся практике это действительно расценивается как «чрезвычайное обстоятельство, препятствующее явке в суд» по смыслу пункта 4 части 2 статьи 281 УПК РФ (см., например, кассационное определение Верховного Суда РФ от 16 апреля 2014 года № 45-О14-3, апелляционное определение Верховного Суда РФ от 26 июня 2013 года № 81-АПУ13-13, кассационное определение Верховного Суда РФ от 10 июня 2013 года № 35-О13-11, кассационное определение Верховного Суда РФ от 29 января 2013 года № 46-012-65, кассационное определение Верховного Суда РФ от 23 мая 2012 года № 53-О12-20, кассационное определение Верховного Суда РФ от 10 ноября 2011 года № 35-О-11-24, кассационное определение Верховного Суда РФ от 02 ноября 2011 года № 53-О11-57, кассационное определение Верховного Суда РФ от 14 июля 2011 года № 44-011-61сп, определение Верховного Суда РФ от 11 мая 2010 года № 44-010-36, определение Верховного Суда РФ от 16 июня 2008 года по делу № 44-008-31, определение Верховного Суда РФ от 18 сентября 2007 года по делу № 67-007-26, определение Верховного Суда РФ от 21 мая 2007 года № 87-О07-4, определение Верховного Суда РФ от 21 мая 2007 года № 87-О07-4, определение Верховного Суда РФ от15 февраля 2006 года № 64-о05-28 и кассационное определение Верховного Суда РФ от 15 декабря 2004 года № 59-004-7).
11. При этом стоит отметить, что такая широкая интерпретация положений пункта 4 части 2 статьи 281 УПК РФ сложилась не сразу. И по меньшей мере дважды Верховный Суд РФ признавал недопустимость такой интерпретации:
«Как следует из протокола судебного заседания, в связи с неустановлением места нахождения указанных свидетелей Ч. и С. их показания вопреки мнению стороны защиты были оглашены судом по ходатайству государственного обвинителя в силу правил п. 4 ч. 2 ст. 281 УПК РФ.
Согласно п. 4 ч. 2 ст. 281 УПК РФ при неявке в судебное заседание свидетеля суд вправе по ходатайству стороны или по собственной инициативе принять решение об оглашении ранее данных им показаний в случае стихийного бедствия или иных чрезвычайных обстоятельств, препятствующих явке в суд.
Однако факт неустановления места жительства свидетелей стороной обвинения или судом не может быть признан стихийным бедствием либо другим чрезвычайным обстоятельством, предусмотренным указанным законом.
Поэтому из приговора суда подлежит исключению ссылка суда на показания указанных свидетелей как на доказательства виновности осужденного» (см. кассационное определение Верховного Суда РФ от 05 мая 2011 года по делу № 24-О11-2).
«Из протокола судебного заседания <…> следует, что И. возражал против исследования показаний свидетеля Р., место нахождения, на что указано в постановлении, которой установить не удалось.
Данное обстоятельство суд незаконно признал чрезвычайным и, вопреки положениям ч. 2 ст. 240 и ч. ч. 1 и 2 ст. 281 УПК РФ, необоснованно разрешил стороне обвинения исследовать показания не явившейся в суд Р., на которые суд сослался в приговоре в обоснование вины И. (ее показания имеют существенное значение для правильного разрешения дела).
Образ жизни не явившегося в суд свидетеля (выбор места жительства, свобода передвижения, определение рода занятий) – это его неотъемлемое конституционное право.
Невозможность установления места нахождения свидетеля не является чрезвычайным обстоятельством, о чем речь идет в п. 4 ч. 2 ст. 281 УПК РФ.
Чрезвычайные обстоятельства законодатель связывает с явлениями природы, которые объективно препятствуют явке свидетеля в суд.
При таких обстоятельствах становится очевидным, что суд нарушил принцип непосредственности судебного разбирательства и ограничил подсудимого в праве задать свидетелю соответствующие вопросы, что повлекло нарушение его права на защиту.
Исследовать показания не явившегося в суд свидетеля возможно лишь в исключительных случаях (при наличии возражений), строго предусмотренных в ч. 2 ст. 281 УПК РФ.
При этом суд не должен давать расширительное толкование понятию «…иные чрезвычайные обстоятельства» и вставать на сторону обвинения, исходя из наличия определенных трудностей в обеспечении явки в суд свидетеля» (см. определение Верховного Суда РФ от 07 мая 2008 года № 81-О08-6).
12. Однако широкая интерпретация положений пункта 4 части 2 статьи 281 УПК РФ, согласно которой неустановление местонахождения свидетеля расценивается в качестве веской причины, оправдывающей оглашение его показаний, данных на предварительном следствии, которые, соответственно, могут быть положены в основу обвинительного приговора, требует тщательного выяснения, были ли предприняты адекватные (а возможно, даже исчерпывающие) меры для установления местонахождения свидетеля и обеспечения его явки в суд. В противном случае норма о возможности оглашения показаний неявившегося свидетеля только при чрезвычайных обстоятельствах, только при наличии веских причин, оправдывающих его неявку, фактически оказалась бы недействующей: сама неизвестность местонахождения свидетеля, без принятия адекватных мер к его установлению, признавалась бы достаточным основанием для оглашения показаний. Что, к сожалению, зачастую и происходит и представляет собой одну из ключевых проблем российского законодательства и практики его применения по такого рода делам, рассматриваемым ЕСПЧ. И что, в частности, имело место по делу заявителя.
13. Ни судом, ни судебными приставами, ни сотрудниками полиции не были предприняты никакие пытки установить местонахождение свидетеля М., которые выходили бы за рамки выездов по указанному им адресу проживания. В частности, никто из них не обратился в Федеральную миграционную службу России с целью выяснить, по какому адресу М. был зарегистрирован в Российской Федерации, истек ли заявленный срок его пребывания в Российской Федерации. В соответствии с Федеральным законом от 18 июля 2006 года № 109-ФЗ «О миграционном учете иностранных граждан и лиц без гражданства в Российской Федерации» Федеральная миграционная служба России должна располагать такими сведениями. Ни суды, ни судебные приставы, ни сотрудники полиции также не обратились в Пограничную службу Федеральной службы безопасности России с целью выяснить, покинул ли свидетель М. территорию России. При том, что защита заявителя ходатайствовала об этом в судебном заседании.
14. Если бы выяснилось, что свидетель М. покинул территорию Российской Федерации, то национальный суд должен был бы следовать положениям статей 453 и 456 УПК РФ, регулирующих вызов свидетеля, находящегося за пределами территории Российской Федерации, направив соответствующий запрос в Молдову через Министерство юстиции Российской Федерации:
«Статья 453. Направление запроса о правовой помощи
<…>
3. Запрос о производстве процессуальных действий направляется через:
<…>
2) Министерство юстиции Российской Федерации – по вопросам, связанным с судебной деятельностью всех судов, за исключением Верховного Суда Российской Федерации <…>».
«Статья 456. Вызов свидетеля, потерпевшего, эксперта, гражданского истца, гражданского ответчика, их представителей, находящихся за пределами территории Российской Федерации
Свидетель, потерпевший, эксперт, гражданский истец, гражданский ответчик, их представители, находящиеся за пределами территории Российской Федерации, могут быть с их согласия вызваны должностным лицом, в производстве которого находится уголовное дело, для производства процессуальных действий на территории Российской Федерации.
Запрос о вызове направляется в порядке, установленном частью третьей статьи 453 настоящего Кодекса. <…>»
15. Молдова с 05 мая 1998 года и Россия с 09 марта 2000 года являются сторонами Европейской конвенции о взаимной правовой помощи по уголовным делам, предусматривающей механизм вручения по запросу российских властей повестки свидетелю, находящемуся в Молдове.
16. На тот случай, если свидетель М. все еще находился на территории Российской Федерации, властями не был предпринят ряд очевидных мер, которые позволили бы установить его местонахождение. В частности, они не обратились с запросами в те государственные органы, в которые М. мог обращаться по тем или иным вопросам. И, надо полагать, на территории собственной страны государственные органы обладают возможностями установить местонахождение человека, которые не исчерпываются выездом на указанный им самим адрес места жительства.
17. При этом со дня неявки свидетеля М. в суд 14 января 2013 года в соответствии с его обязательством, данным по телефону секретарю судебного заседания, до принятия 18 февраля 2013 года решения об оглашении его показаний прошло всего чуть более одного месяца. Таким образом, национальный суд не только не указал судебным приставам и сотрудникам полиции, какие другие меры необходимо предпринять для обеспечения явки свидетеля М., но и не стал ожидать, пока они предпримут такие меры по собственной инициативе с целью исполнить постановления суда о приводе свидетеля. Возможно, понимая, что никто никаких мер предпринимать не собирался.
18. Наконец, ничто в приговоре и апелляционном определении не свидетельствует о том, что национальные суды при принятии решения о том, имеются ли веские причины неявки свидетеля и, соответственно, основания для оглашения его показаний, учли то обстоятельство, что показания свидетеля М. были даны на предварительном следствии в присутствии сотрудников правоохранительных органов.
19. Таким образом, веские причины, которые оправдывали бы неявку свидетеля М. в судебное заседание, отсутствовали. И это само по себе свидетельствует о нарушении права на справедливое судебное разбирательство по предъявленному заявителю уголовному обвинению (см. Al-Khawaja and Tahery v. the United Kingdom [GC], nos. 26766/05 and 22228/06, § 120, ECHR 2011).
Ответ на вопрос под № 3.
20. Был ли обвинительный приговор основан исключительно или в определяющей степени на показаниях неявившегося в судебное заседание свидетеля М.?
21. Заявитель уверен, что оглашенные в судебном заседании показания неявившегося свидетеля М., данные им на предварительном следствии, представляли собой единственное доказательство, на котором основан приговор, по смыслу, который ЕСПЧ придает понятию единственного доказательства.
22. Единственным – в указанном смысле – является буквально единственное доказательство виновности лица в совершении преступления (см. Al-Khawaja and Tahery v. the United Kingdom [GC], § 131). Однако это не означает, что показания свидетеля могут считаться единственным доказательством лишь при отсутствии в материалах дела каких бы то ни было других доказательств. Напротив, в деле, например, может быть значительное число доказательств, свидетельствующих о самом факте совершения преступления, но не о причастности к нему лица, которому предъявлено обвинение в его совершении, в результате чего показания свидетеля, прямо указывающего на это лицо как на совершившее преступление, будут считаться единственным доказательством в указанном выше смысле (см., например, Karpenko v. Russia, no. 5605/04, § 64—66, 13 March 2012).
23. При этом показания предполагаемого соучастника преступления не принимаются во внимание при определении того, являются ли оглашенные показания свидетеля единственным доказательством, поскольку показания предполагаемого соучастника преступления, который не несет ответственности за дачу заведомо ложных показаний и может давать таковые с целью защиты себя самого от уголовного обвинения, допустимо использовать только с целью обоснования вывода о виновности в совершении преступления самого лица, давшего их, но не других (см. Vladimir Romanov v. Russia, no. 41461/02, § 102, 24 July 2008; H. v. the United Kingdom, no. 28572/95, Commission decision of 17 January 1997). Поэтому показания обвиняемого К., который, как указывают власти в пунктах 19 и 21 своего меморандума, сознался в совершении преступления и сообщил в суде, что совершил разбойное нападение вместе с заявителем, не могут приниматься во внимание при определении того, являются ли оглашенные показания свидетеля М. единственным доказательством в указанном выше смысле.
24. Кроме того, в пункте 21 своего меморандума российские власти утверждаю, будто бы «К. <…> сообщил в суде, что совместно с [заявителем] совершил разбойное нападение, подробно изложив обстоятельства совершения преступления». Однако это не соответствует действительности. Согласно приговору К. сообщил в судебном заседании, что потерпевшего А. бил только он, К., и перстень с него снял тоже он, К. Показания, которые совпадали с показаниями М., данными на предварительном следствии, К. также давал только на предварительном следствии. Он отказался от этих показаний в суде, сообщив, что они были даны под принуждением. Однако показания К., данные на предварительном следствии, были оглашены в судебном заседании и положены в основу обвинительного приговора в отношении заявителя. Суд признал достоверными показания К., данные на предварительном следствии, а не в судебном заседании, со ссылкой на то, что они подтверждаются показаниями потерпевшего А., свидетеля М. и участкового уполномоченного К. При этом в показаниях потерпевшего А. и участкового уполномоченного К. в пользу совершения преступления заявителем свидетельствует только то, что им об этом сообщил М. Таким образом, фактически показания К., данные им в суде, согласно которым заявитель не принимал участия в совершении преступления, были признаны судом недостоверными со ссылкой исключительно на то, что они не соответствуют словам М., облеченным в форму его показаний, данных на предварительном следствии и оглашенных в судебном заседании, и показаний потерпевшего А. и участкового уполномоченного К., данных ими со слов М.
25. Российские власти в пунктах 19—20 своего меморандума ссылаются на показания потерпевшего А. как на подтверждающие сведения, изложенные в показаниях М. Однако потерпевший А. никогда не давал показания о том, что он видел, как на него напал заявитель. Напротив, согласно приговору потерпевший А. показал, что к нему подошел М. и предложил отойти в сторону. Они отошли в сторону, а затем его молча сзади сильно ударили по голове в затылок, от чего он упал и потерял сознание. Он не видел, кто его ударил, он видел только, когда разговаривал с М., что сзади к нему подходят К. и заявитель. Пропажу золотого перстня он обнаружил, когда очнулся. Потерпевший А. действительно показал, что встретился в отделении милиции с М., который и сообщил, что по голове его ударил сначала заявитель, а потом К., перстень с него снял заявитель. Однако сам потерпевший А. этого не видел. Показания об этом он давал исключительно со слов свидетеля М.
26. Российские власти в своем меморандуме не ссылаются ни на какие другие доказательства, которые подтверждали ли бы не просто факт совершения преступления в отношении потерпевшего А., а факт его совершения именно заявителем. Причем совершения при обстоятельствах, изложенных в приговоре в соответствии с показаниями свидетеля М., данными на предварительном следствии, и аналогичными показаниями обвиняемого К., также данными на предварительном следствии, которые он в судебном заседании не подтвердил. В приговоре суда никакие другие доказательства также не называются. Наряду с показаниями свидетеля М., потерпевшего А., участкового К., а также самого заявителя, который всегда отрицал свою причастность к совершению преступления, в основу приговора были положены следующие доказательства: заявление потерпевшего А., протокол проверки показаний заявителя на месте, протокол очной ставки между потерпевшим А. и обвиняемым К., протокол очной ставки между свидетелем М. и обвиняемым К., протокол очной ставки между заявителем и обвиняемым К., протокол очной ставки между заявителем и потерпевшим А., показания допрошенного в судебном заседании заместителя начальника следственного отдела С., который сообщил, что на предварительном следствии К. давал показания добровольно, после разъяснения ему права сохранять молчание и не свидетельствовать против себя, при защитнике, никто не мешал К. изменить свои показания в ходе очной ставки с заявителем, как утверждал К. в судебном заседании. Ни одно из этих доказательств, не считая протокола очной ставки между К. и заявителем, в котором воспроизведены показания К., данные им ранее на предварительном следствии и оглашенные в судебном заседании, не свидетельствуют в пользу причастности заявителя к совершению преступления.
27. Таким образом, данные на предварительном следствии и оглашенные в судебном заседании показания свидетеля М. представляют собой единственное доказательство, свидетельствующее в пользу виновности заявителя в совершении преступления.
28. Однако национальные суды не приняли это важное обстоятельство во внимание. Это не предотвратило использование данных на предварительном следствии показаний свидетеля М., которого защита не имела возможности допросить, в качестве доказательств виновности заявителя в совершении преступления.
29. Стоит отметить, что данному вопросу посвящено Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 16 апреля 2013 года № 11, которым пункт 2 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 29 апреля 1996 года № 1 «О судебном приговоре» изложен в новой редакции:
«Обратить внимание судов на то, что в силу ст. 240 УПК РФ приговор должен быть основан лишь на тех доказательствах, которые были непосредственно исследованы в судебном заседании, за исключением случаев, предусмотренных разделом X УПК РФ. С учетом указанного требования закона суд не вправе ссылаться в подтверждение своих выводов на собранные по делу доказательства, если они не были исследованы судом и не нашли отражения в протоколе судебного заседания. Ссылка в приговоре на показания подсудимого, потерпевшего, свидетелей, данные при производстве предварительного расследования или в ином судебном заседании, допустима только при оглашении судом этих показаний в порядке, предусмотренном ст. 276, 281 УПК РФ. При этом следует иметь в виду, что фактические данные, содержащиеся в оглашенных показаниях, как и другие доказательства, могут быть положены в основу выводов и решений по делу лишь после их проверки и оценки по правилам, установленным ст. 87, 88 УПК РФ.
В соответствии с пунктами 1 и 3 (d) Статьи 6 Конвенции о защите прав и основных свобод, каждый обвиняемый в совершении уголовного преступления имеет право допрашивать показывающих против него свидетелей или право на то, чтобы эти свидетели были допрошены, и имеет право на вызов и допрос свидетелей в его пользу на тех же условиях, что и для свидетелей, показывающих против него. В этой связи выводы суда о виновности подсудимого в совершении преступления не могут быть основаны исключительно или главным образом (в решающей степени) на фактических данных, содержащихся в оглашенных показаниях потерпевшего или свидетеля, если обвиняемый (подсудимый) в стадии предварительного расследования либо предыдущих судебных заседаниях не имел возможности оспорить эти показания (например, допросить показывающего против него потерпевшего или свидетеля на очной ставке, задавать ему вопросы, высказать свои возражения в случае несогласия с показаниями)».
30. Однако, судя по делу заявителя, рассмотренному судом апелляционной инстанции уже после появления этого Постановления, в практическом плане данные разъяснения ничего не изменили. Более того, заявителю не удалось обнаружить ни одного случая, когда суды при ссылке защиты на эти разъяснения Верховного Суда РФ рассматривали бы вопрос о том, являются ли оглашенные показания неявившегося свидетеля или потерпевшего, которого защита не имела возможности допросить, доказательством, на котором выводы суда о виновности основаны исключительно или главным образом (в решающей степени).
Ответы на вопросы под № 4.
31. Принимая во внимание оглашение в судебном заседании показаний неявившегося свидетеля М., данных им на предварительном следствии, была ли судами обеспечена в соответствии с пунктом 1 статьи 6 Конвенции о защите прав человека и основных свобод (далее – Конвенция) справедливость судебного разбирательства в целом? В частности, (а) оценили ли национальные суды влияние неявки свидетеля М. на справедливость судебного разбирательства в целом? (b) Были ли показания неявившегося свидетеля обвинения М., которого защита не имела возможности допросить, оценены как имеющие такое же доказательственное значение, как и показания явившихся свидетелей, потерпевшего, обвиняемого К., которые были допрошены стороной защиты заявителя? (с) Имелись ли в распоряжении заявителя какие-либо альтернативные процессуальные или технические средства подвернуть допросу в судебном заседании свидетеля, чьи показания, данные на предварительном следствии, были оглашены, и обеспечить тем самым гарантии прав защиты оспорить справедливость процедуры получения показаний свидетеля на предварительном следствии и достоверность его показаний? (d) Обеспечили ли национальные суды в соответствии с пунктом 1 статьи 6 Конвенции справедливость судебного разбирательства в целом, обосновав решение огласить данные на предварительном следствии показания неявившегося свидетеля М. вескими причинами и отразив эти причины в судебных актах? (е) Было ли использование этих показаний сбалансировано теми или иными процессуальными гарантиями, которые были бы предусмотрены российским законодательством, вытекали из судебной практики или просто были применены по делу заявителя? (f) Принимая во внимание право допрашивать показывающего против него свидетеля или право на то, чтобы этот свидетель был допрошен, предусмотренное подпунктом «d» пункта 3 статьи 6 Конвенции, была ли у заявителя возможность допросить неявившегося в судебное заседание свидетеля на предварительном следствии? (i) Имел ли он при этом возможность поставить перед этим свидетелем свои вопросы и заявить возражения? (ii) Участвовал ли при этом защитник заявителя или была ли заявителю предоставлена возможность воспользоваться помощью защитника? (iii) Если была проведена очная ставка, то были ли при этом соблюдены требования независимости и беспристрастности? (iv) Отказался ли заявитель от своего права допросить свидетеля обвинения?
32. По мнению заявителя, суды не обеспечили в соответствии с пунктом 1 статьи 6 Конвенции справедливость судебного разбирательства в целом.
33. (а) Ничто в приговоре и апелляционном определении не свидетельствует о том, что суды оценили влияние неявки свидетеля М. на справедливость судебного разбирательства в целом. Посчитав, что имеются предусмотренные законом основания для оглашения данных на предварительном следствии показаний неявившегося свидетеля М., которого защита заявителя не имела возможности допросить ни в судебном заседании, ни на предварительном следствии, и огласив его показания, суды далее вели себя абсолютно таким же образом, как если бы речь шла о показаниях свидетеля, который был допрошен защитой.
34. (b) Показания неявившегося свидетеля обвинения М., которого защита не имела возможности допросить, были оценены национальными судами как имеющие такое же доказательственное значение, как и показания обвиняемого К., который был допрошен стороной защиты заявителя. При этом К., безусловно, также считается «свидетелем» по смыслу подпункта «d» пункта 3 статьи 6 Конвенции (см. Lucà v. Italy, no. 33354/96, § 41, ECHR 2001-II). Поэтому вполне правомерно сравнивать оценку судами показаний свидетеля М. и обвиняемого К. Кроме того, их показания являются единственными показаниями, свидетельствующими в пользу причастности заявителя к совершению преступления (см. пункты 21—27 выше). Поэтому оценку судами показаний М. в принципе можно сравнивать только с оценкой ими показаний К.
35. Оценка судами показаний свидетеля М. и обвиняемого К. как имеющих одинаковое доказательственное значение подтверждается тем обстоятельством, что при оценке как недостоверных показаний К., данных в судебном заседании, суд первой инстанции сослался практически исключительно на показания свидетеля М. (см. пункт 24 выше), не делая никакой скидки на то, что речь идет о показаниях свидетеля, который не был допрошен защитой заявителя.
36. (c) В распоряжении заявителя не имелось альтернативных средств подвергнуть свидетеля М. допросу в судебном заседании, поскольку его явка в судебное заседание не была обеспечена.
37. (d) По мнению заявителя, национальные суды не обосновали решение огласить данные на предварительном следствии показания неявившегося свидетеля М. вескими причинами (см. пункты 3—19 выше). Более того, те причины, на которые ссылались суды, даже не были надлежащим образом отражены в судебных актах, поскольку суды первой и апелляционной инстанций указали разные причины оглашения показаний свидетеля М. (см. пункты 5 и 9 выше).
38. (е) Обоснование вывода о виновности заявителя в совершении преступления показаниями свидетеля М. не было сбалансировано чем бы то ни было.
39. (f) (i) (ii) (iii) У заявителя не было возможности допросить неявившегося в судебное заседание свидетеля М. на предварительном следствии.
40. В частности, между заявителем и свидетелем М. не проводилась очная ставка на предварительном следствии. При этом очная ставка между свидетелем М. и обвиняемым К. была проведена. И она была проведена, несмотря на отсутствие явных противоречий между показаниями М. и теми показаниями К., которые он давал на предварительном следствии. Это подтверждается и выводами судов: показания свидетеля К., данные на предварительном следствии, были признаны достоверными, в отличие от его же показаний, данных в судебном заседании, со ссылкой именно на соответствие их оглашенным показаниям свидетеля М. В то время как согласно части 1 статьи 192 УПК РФ очная ставка проводится, «[е]сли в показаниях ранее допрошенных лиц имеются существенные противоречия». Более того, на предварительном следствии были проведены очные ставки между заявителем и потерпевшим А., хотя в их показаниях также не было существенных противоречий, а также между заявителем и обвиняемым К., но не между заявителем и свидетелем М.
41. Российские власти указали в пункте 33 своего меморандума, что ходатайств о проведении очных ставок со свидетелем М. сторона защиты заявителя на стадии предварительного следствия не заявляла, хотя в соответствии с действующим законодательством имела такую возможность. При этом в предшествующем пункте своего меморандума власти напомнили, что очная ставка проводится в случае, если в показаниях ранее допрошенных лиц имеются существенные противоречия. Однако власти при этом не указали, каким образом сторона защиты заявителя могла бы узнать до предъявления ей в конце предварительного следствия материалов уголовного дела для ознакомления, что показания заявителя противоречат, а тем более существенно противоречат показаниям М., о содержании которых до конца предварительного следствия защите ничего не было известно. Примечательно, что, согласно приговору, в ходе очной ставки заявителя с потерпевшим А. последний ничего не рассказывал о встрече с М. в отделении полиции и о том, что М. рассказал ему, что потерпевшего А. бил заявитель и именно заявитель снял с него перстень. Таким образом, заявитель не мог узнать о показаниях М. на очной ставке с потерпевшим А. Ни о каких показаниях М. тем более не шло речи в ходе очной ставки между заявителем и К., содержание которой также отражено в приговоре. Таким образом, у защиты заявителя не было никаких оснований просить проведения очной ставки между заявителем и М. Не говоря уже о том, что у нее не было никаких оснований считать, что власти не смогут обеспечить явку свидетеля М. в судебное заседание для допроса его там защитой заявителя.
42. Заявитель также считает важным обратить внимание, что когда речь идет о единственном прямом доказательстве виновности лица в совершении преступления, а оглашенные показания свидетеля М. являются именно таким доказательством (см. пункты 21—27 выше), ЕСПЧ считает необходимым предоставить защите возможность задать вопросы такому свидетелю (см. S. v. Finland, no. 40156/07, § 66—68, 28 September 2010). Другими словами, ограничение прав защиты при использовании показаний неявившегося свидетеля, которого она не имела возможности допросить, когда доказательственное значение этих показаний столь велико, не может быть компенсировано тем способом, который не предполагает обеспечение защите возможности поставить свои вопросы перед свидетелем.
43. Заявитель хотел бы добавить к этому, что он не только не имел возможности допросить свидетеля М. или поставить перед ним свои вопросы, но и не имел возможности наблюдать за поведением свидетеля М. при даче им показаний, оглашенных в судебном заседании. Например, посредством просмотра видео- и аудиозаписи его допроса. Поскольку такая запись сделана не была. Ограничения прав защиты заявителя едва ли могут быть компенсированы, когда ни защита, ни суд не имеют возможности наблюдать за поведением свидетеля в процессе дачи им показаний (по меньшей мере, посредством просмотра записи допроса), принимая во внимание значение поведения свидетеля с точки зрения оценки достоверности его показаний (см., например, Bocos-Cuesta v. the Netherlands, no. 54789/00, § 71; Vladimir Romanov v. Russia, § 105; Damir Sibgatullin v. Russia, no. 1413/05, § 57, 24 April 2012; Kostovski v. the Netherlands, 20 November 1989, § 43, Series A no. 166).
44. Таким образом, суды не обеспечили в соответствии с пунктом 1 статьи 6 Конвенции справедливость судебного разбирательства в целом.
Ответ на вопрос № 1.
45. Было ли разбирательство по предъявленному заявителю уголовному обвинению справедливым по смыслу пункта 1 статьи 6 Конвенции? А именно, имелась ли у заявителя возможность допросить показывающего против него свидетеля М., как того требует подпункт «d» пункта 3 статьи 6 Конвенции?
46. У заявителя не имелось возможности допросить показывающего против него свидетеля обвинения М. Показания этого свидетеля, данные им на предварительном следствии, были оглашены в судебном заседании и положены в основу приговора, которым заявитель был признан виновным в совершении преступления. Несмотря на то, что веских причин, оправдывающих неявку этого свидетеля в судебное заседание и оглашение его показаний, не имелось. И в любом случае его показания являлись единственным доказательством, свидетельствующим о виновности заявителя в совершении преступления. В то время как заявителю не была предоставлена возможность допросить этого свидетеля не только в судебном заседании, но и на предварительном следствии. И никаких мер, которые компенсировали бы столь существенное ограничение прав защиты, предпринято не было. В результате разбирательство по предъявленному заявителю уголовному обвинению не может считаться справедливым по смыслу пункта 1 статьи 6 Конвенции.
Ответ на вопрос № 5.
47. Можно ли прийти к выводу, что настоящее дело касается проявлений системной проблемы, требующей принятия мер общего характера в соответствии с пунктом 1 статьи 46 Конвенции, интерпретированным в свете статьи 1 Конвенции, принимая во внимание количество однотипных жалоб, поступающих в ЕСПЧ из разных регионов России в течение многих лет, и повторяющиеся нарушения подпункта «d» пункта 3 статьи 6 Конвенции в сочетании с пунктом 1 статьи 6 Конвенции, признанные ЕСПЧ по ряду российских дел?
48. Заявитель не сомневается, что речь идет о системной проблеме.
49. Отвечая на этот вопрос, власти отметили в своем меморандуме, что такого рода нарушения были признаны ЕСПЧ в 22-х Постановлениях, что свидетельствует об эпизодическом характере нарушения, принимая во внимание, что общее количество Постановлений, вынесенных в отношении России, составляет 1465.
50. При этом власти, надо полагать, воспроизводят данные, собранные когда-то для одного из первых меморандумов по жалобе, касающейся этой проблемы. Потому что в октябре и декабре прошлого года были оглашены еще два Постановления ЕСПЧ, которыми признаны такого рода нарушения, не упомянутые властями: Suldin v. Russia, no. 20077/04, 16 October 2014 и Aleksandr Valeryevich Kazakov v. Russia, no. 16412/06, 4 December 2014. А общее число Постановлений против России даже по состоянию на 01 января 2015 года, т.е. полгода назад, составляло 1604, из которых 1503-мя было признано хотя бы одно нарушение.
51. Вместе с тем заявитель затрудняется в понимании того, каким образом общее количество Постановлений ЕСПЧ, вынесенных по жалобам против России, или хотя бы даже общее число таких Постановлений, которыми констатированы нарушения, может свидетельствовать о том, стоит ли за некоторыми из этих нарушений структурная проблема. Даже если их признано всего два – три десятка. Большое количество других нарушений Конвенции и Протоколов к ней едва ли свидетельствует в пользу небольшой распространенности рассматриваемых нарушений. В противном случае следовало бы сделать вывод, что признание ЕСПЧ, например, еще тысячи нарушений права не подвергаться бесчеловечному и унижающему достоинство обращению в местах предварительного заключения и лишения свободы, что увеличило бы общее количество Постановлений по жалобам против России, каким-то образом способно свидетельствовать в пользу меньшей распространенности и неструктурного характера совершенно другой проблемы – с оглашением показаний неявившихся свидетелей. Что едва ли представляет собой разумное умозаключение.
52. Кроме того, власти оставили без ответа ту часть вопроса ЕСПЧ, которая касается поданных, но еще не рассмотренных жалоб на такого рода нарушения. В то время как количество коммуницированных, но пока не рассмотренных жалоб на такие нарушения превышает сотню, не считая настоящего дела, объединяющего 17 жалоб: Navalnyy (VII) v. Russia, nos. 46632/13 et al, Shapenkov v. Russia and 9 other applications, nos. 52151/09 et al., Petrov v. Russia, nos. 55644/07 et al., Kuvshinova v. Russia, nos. 3429/06 et al., Rankin v. Russia and 6 other applications, nos 24755/08 et al., Nikulin v. Russia, nos. 61834/08 et al., Morosyak v. Russia, nos. 7873/08 et al., Titov v. Russia and 8 other applications, nos. 26524/07 et al., Kuznetsov v. Russia and 35 other applications, nos. 33389/07 et al., Chemoltynov v. Russia, no. 12913/07, Ledentsov v. Russia, no. 47283/09, Danilin v. Russia, no. 39703/07, Ponomarev v. Russia, no. 13173/07, Adayev v. Russia, no. 10746/08, Timofeyev v. Russia, no. 16887/07, Natalya Volkova v. Russia, no. 56360/07, Litvinov v. Russia, no. 24018/07, Shestakov v. Russia and 3 other applications, nos. 9445/06 et al. (не считая первой), Gurin v. Russia, no. 2776/06, Chukayev v. Russia, no. 36814/06, Smirnov v. Russia, no. 13888/05.
53. В связи с этим заявитель не усматривает разумных причин сравнивать лишь число жалоб против разных стран, по результатам рассмотрения которых ЕСПЧ уже признал соответствующие нарушения. При этом стоит отметить, что далеко не все нарушения подпункта «d» пункта 1 статьи 6 Конвенции, признанные ЕСПЧ, касаются невозможности допросить свидетеля обвинения, показания которого были оглашены в судебном заседании и положены в основу обвинительного приговора (см., например, Beraru v. Romania, no. 40107/04, 18 March 2014 и Popa and Tănăsescu v. Romania, no. 19946/04, 10 April 2012, входящие, надо полагать, в число тех 12-и Постановлений в отношении Румынии, на которые ссылаются российские власти).
54. Что касается вопроса о необходимости принятия мер общего характера, то по необъяснимой причине российские власти в своем меморандуме сводят их к тем, которые применяются в рамках пилотных Постановлений ЕСПЧ (см. пункты 41—46 меморандума властей). В то время как ЕСПЧ не упоминал в своих вопросах процедуру пилотных Постановлений. И принятие мер общего характер вполне возможно вне рамок процедуры пилотных Постановлений (см., например, Aslakhanova and Others v. Russia, nos. 2944/06, 8300/07, 50184/07, 332/08 and 42509/10, § 238, 18 December 2012; Savriddin Dzhurayev v. Russia, no. 71386/10, § 256—264, ECHR 2013 (extracts); Kim v. Russia, no. 44260/13, § 70—72, 17 July 2014).
55. При этом заявитель хотел бы выразить свое согласие с российскими властями по вопросу о том, что применение к жалобам на подобные нарушения процедуры пилотных Постановлений едва ли приведет к обеспечению принципа restitution in integrum. Ни Решения ЕСПЧ об исключении жалоб из списка подлежащих рассмотрению дел в связи с признанием нарушений российскими властями и предложением справедливой компенсации за них, ни соответствующие односторонние декларации властей не рассматриваются российским законодательством в качестве основания для пересмотра дела на национальном уровне по новым обстоятельствам. В отличие от Постановлений ЕСПЧ, которыми он сам признает нарушения прав заявителей. Поскольку пункт 2 части 4 статьи 413 УПК РФ относит к новым обстоятельствам, в связи с которыми вступившие в законную силу приговор, определение и постановление суда могут быть отменены и производство по уголовному делу возобновлено, лишь такие нарушения положений Конвенции при рассмотрении российским судом уголовного дела, которые установлены ЕСПЧ. Возможность пересмотра вступивших в законную силу судебных актов по новым обстоятельствам в связи с признанием нарушения российскими властями в односторонней декларации, равно как и в связи с вынесением ЕСПЧ Решения о прекращении производства по делу на основании такой декларации не вытекает — во всяком случае прямо — и из Постановления Пленума Верховного Суда РФ № 21 от 27 июня 2013 года «О применении судами общей юрисдикции Конвенции о защите прав человека и основных свобод от 4 ноября 1950 года и Протоколов к ней». Поэтому прекращение производства по делу на основании односторонней декларации властей в рамках процедуры пилотного Постановления может привести к тому, что заявители лишатся возможности рассмотрения национальными судами вопроса о необходимости пересмотра вступивших в законную силу судебных актов в связи с допущенным в отношении них нарушениями, что несовместимо с принципом уважения прав человека, сформулированным в Конвенции (см., mutatis mutandis, Davydov v. Russia, no. 18967/07, 30 October 2014).
56. Вместе с тем это никак не связано с вопросом о необходимости принятия мер общего характера, направленных на предотвращение подобного рода нарушений, которые должны быть выработаны на основе практики ЕСПЧ по данной категории дел, а также специфики и причин таких нарушений, допускаемых российскими судами.
________________________ Олег Анищик, представитель заявителя
Метки образец меморандума в Европейский Суд
