Результаты оценки: подготовлена жалоба в ЕСПЧ.
Здравствуйте!
Перспективы признания ЕСПЧ нарушений по Вашему делу чрезвычайно малы.
Что касается предполагаемой провокации преступления, то почти во всех случаях, когда речь шла об обращении в соответствующий орган частного лица, — доказательств сотрудничества которого с этим органом до обращения в него не было, — и это лицо сообщало о предполагаемых преступных действиях заявителя, ЕСПЧ признавал, что указанное частное лицо не являлось агентом-провокатором, а провокация не имела места (см. Постановления по делам «Милиниене против Литвы» (Miliniene v. Lithuania, жалоба N 74355/01) от 24 июня 2008 года, «Горгиевски против Македонии» (Gorgievski v. «the FYRM», жалоба N 18002/02) от 16 июля 2009 года и «Давитидзе против России» (Davitidze v. Russia, жалоба N 8810/05) от 30 мая 2013 года, Решение по делу «Шеннон против Соединенного Королевства» (Shannon v. the UK, жалоба N 67537/01) от 06 апреля 2004 года). ЕСПЧ приходил к выводу об отсутствии провокации даже в тех случаях, когда в какой-то момент органы присоединились к раскрытию преступления, предоставив для этого деньги и оборудование для аудио-/видеозаписи.
Только Постановлением по делу «Веселов и другие против России» (Veselov and Others v. Russia, жалобы NN 23200/10, 24009/07 и 556/10) от 03 октября 2012 года в отношении третьего заявителя – Дружинина – была признана провокация, осуществленная посредством частного лица, доказательств сотрудничества которого с органами до обращения его к ним не было, однако там специфика ситуации такова, что речи не шло о сообщении о совершении заявителем преступления ранее в отношении этого частного лица, оно лишь сообщило, что сможет добиться совершения преступления заявителем посредством обращения к нему с соответствующей просьбой, поэтому к Вашему делу соответствующая аргументация в пользу провокации неприменима.
Да, я понимаю, что имеются некоторые косвенные указания на то, что П., возможно, начал сотрудничать с органами раньше, чем он говорит (в пользу этого свидетельствует тот факт, что записи «второй встречи» и следующей были произведены на диктофон одной марки и модели, в то время как некие «специальные изделия» перед последней встречей предоставили ему оперативные органы (хотя не факт, что к ним относился диктофон), а во время записи «второй встречи» он с ними предположительно еще не контактировал, но этого мало, чтобы обвинить органы в том, что они затеяли всю эту операцию в целом, в том, что они присоединились к ней еще до того, как вопрос о Х миллионах был озвучен кем бы то ни было, или даже инициировали.
В своих решениях по названным выше делам ЕСПЧ указывал, что в принципе запрещенная статьей 6 Конвенции провокация преступления может быть осуществлена посредством частного лица, если это лицо осуществило подстрекательство заявителя к совершению преступления, т.е. склонило заявителя к его совершению в отсутствии оснований считать, что без такого склонения преступление было бы совершено.
Конечно, Вы утверждаете, что предложение дать денег сделал сам П. Однако никаких доказательств этого в материалах дела, не считая Ваших показаний (против показаний П., утверждающего обратное), нет. Не считая, возможно, показаний Вашей супруги, из которых при этом не вполне прямо следует (если не сказать больше), что именно П. сделал первым предложение, но следует лишь, что, как она слышала, речь в принципе шла о предложении П. денег (каких-то в какой-то момент), причем в размере именно Х миллионов, что не было подтверждено Д., принимавшим участие в том же самом разговоре (при том, что вопрос о возможности привлечения Вашей супруги к ответственности за дачу заведомо ложных показаний, принимая во внимание положения статьи 51 Конституции РФ, не бесспорен, а кроме предупреждения ее о такой ответственности достоверность ее показаний ничем не гарантирована). Однако важно, конечно, и то, что кроме показаний П. нет доказательств предложения о передаче Х миллионов с Вашей стороны (а не с его). В частности, такое предложение не зафиксировано на аудиозаписях первой и второй встреч (что логично, поскольку согласно показаниям П. и собственно записям, первоначальный разговор об этих Х миллионах состоялся до этих встреч, накануне, когда никакой записи он не осуществлял). ЕСПЧ применительно к заявлениям о провокации в подобного рода случаях обычно особо внимательно изучает реакцию национальных судов на соответствующие аргументы. Т.е. рассматривает вопрос о соблюдении процедурных, процессуальных гарантий, защищающих лицо от провокации (они имеют особое значение, когда по материалам дела практически невозможно судить о том, имела ли место провокация по существу, в материалом смысле, т.е. были у органов достаточные основания для проведения соответствующих ОРМ, были ли они в ходе них пассивными, не склонили ли лицо к совершению преступления, которое без такого склонения не было бы совершено – это же касается и частного лица).
Я везде веду речь о том, что преступление совершено, т.к. применительно к провокации это следует по меньшей мере допустить (хотя можно говорить и о покушении на провокацию). Такова сама логика провокации. Если нет преступления, то невозможно было спровоцировать на его совершение. Хотя заявление о провокации, конечно, не предполагает, что лицо обязательно соглашается с выводом о совершении им преступления (в строгом смысле этого слова, с точки зрения уголовного закона, без учета положений о недопустимости провокации).
Так вот, возвращаясь к судам: применительно к выводу о том, что П. не инициировал преступление, их довольно трудно упрекнуть в чем-то, поскольку сторона защиты не представила никаких доказательств того, что с предложением о передаче именно этих Х миллионов выступил сам П. (это не значит, что она должна была – нет, не должна, но это ничего не меняет, такие доказательства представлены не были), в материалах дела соответствующих доказательств тоже нет, при том, что вывод суда о поступлении соответствующего предложения от Вас не является явно произвольным, поскольку он основан на показаниях самого П., которые не считаются с точки зрения закона недостоверными, недопустимыми или недостаточными для такого вывода (произвольность вывода о факте в ряде случаев может представлять собой самостоятельное нарушение статьи 6 Конвенции, т.к. произвол, по мнению ЕСПЧ, запрещен Конвенцией в целом, но в Вашем случае оснований для подобных утверждений я не вижу). Конечно, я понимаю, что косвенно о том, что с предложением о передаче денег выступил сам П., свидетельствуют показания Д. Но они, опять-таки, не касаются именно этих Х миллионов (о которых, как он утверждает, он вообще не слышал, хотя речь о них вроде бы шла при нем по меньшей мере дважды: во время «первой встречи» и накануне задержания – у Вас дома). Д. сообщает о предложениях ему денег П., но не совсем конкретных: намеках на то, что они – П. и Д. – могут разделить с ним некие ХХХ миллионов рублей, которые могут быть получены от застройки, предложении погасить некие долги Д., которых, со слов последнего, у него и нет.
Также оговорюсь, что брали Вы деньги или нет – это к провокации преступления никакого отношения не имеет. Если они были Вам подброшены – то это уже фальсификация доказательств, отдельная возможная проблема, но не провокация. Провокация преступления по существу – в материальном аспекте – имеет место, когда сотрудники правоохранительных органов не ограничиваются преимущественно пассивным установлением обстоятельств возможного совершения лицом преступления с целью сбора соответствующих доказательств и, при наличии на то оснований, привлечения его к ответственности, а подстрекают это лицо к совершению преступления. При определении того, ограничились ли сотрудники правоохранительных органов преимущественно пассивным установлением обстоятельств возможного совершения преступления, ЕСПЧ рассматривает два фактора: наличие оснований для проведения соответствующих мероприятий и роль сотрудников правоохранительных органов в совершении преступления. Надлежащими основаниями осуществления названных выше мероприятий ЕСПЧ признает конкретные и достаточные фактические данные, указывающие на возможное совершение лицом преступления. Что касается роли сотрудников правоохранительных органов в совершении преступления, то ЕСПЧ рассматривает момент начала осуществления ими соответствующего мероприятия, чтобы определить, «присоединились» ли они к преступлению, которое лицо уже начало совершать без какого-либо участия с их стороны. В отсутствие у стороны обвинения явных доказательств того, что провокация по существу не имела места, обязанность рассмотреть заявление лица об осуществленной в отношении него провокации, установить соответствующие фактические обстоятельства дела и выяснить, усматриваются ли ее признаки, ложится на национальный суд. И если суды этого не делают, то ЕСПЧ приходит к выводу о провокации в процессуальном аспекте. Все это, с соответствующими изменениями, применимо и к частному лицу.
Я не вижу оснований утверждать, что у органов не было достаточных оснований для проведения ОРМ: у них было не только заявление П., но и аудиозаписи, на основании которых можно было сделать вполне обоснованные предположения, что речь идет о передаче П. Д. через Вас Х миллионов рублей за действия (решения), благоприятные для П. Конечно, на основании этих записей невозможно понять, кто являлся инициатором передачи денег. Но это объясняется тем, что инициатива была высказана за рамками записей. И вообще вне рамок ОРМ. Соответственно, органам уже ничего не оставалось делать: инициатива уже кем-то проявлена, если бы органы могли действовать лишь в том случае, когда им известно, кем именно проявлена инициатива (точнее, известно, что она проявлена именно тем лицом, в отношении которого проводятся ОРМ), это заблокировало бы их работу в огромном числе случаев, и с подобным невозможно согласиться.
Но можно попробовать говорить о том, что в Вашем деле усматриваются признаки недопустимого давления на Вас со стороны П. в плане навязывания денег. ЕСПЧ признает таковым, например, повторение предложения (совершить преступление), несмотря на отказ, настойчивые предложения. Об этом он часто пишет в своей аргументации по разным делам. Конкретно он признавал нарушения в результате давления, когда предлагаемая за совершение преступление сумма была явно завышена (см. Постановление по делу «Малининас против Литвы» (Malininas v. Lithuania, жалоба N 10071/04) от 01 июля 2008 года), когда на лицо вышли с предложением совершить преступление (т.е. выступили инициаторами) и уговаривали его (см. Постановление Большой Палаты по делу «Раманаускас против Литвы» (Ramanauskas v. Lithuania, жалоба N 74420/01) от 05 февраля 2008 года), когда – по наркотическому делу – ссылались на ломку (см. Постановление по делу «Ваньян против России» (Vanyan v. Russia, жалоба N 53203/99) от 15 декабря 2005 года). Конечно, тут снова возникает проблема с тем, что о давлении можно говорить, лишь хотя бы условно признавая, что преступление было совершено – деньги взяты. Но это, повторюсь, условие практически любого обоснования провокации. Ничто не мешает при этом делать оговорку, что это была попытка провокации, т.к. Вы считаете ее несостоявшейся (а деньги Вами не взятыми, а подброшенными).
Хотя в расшифровках записей встреч ничего прямо не свидетельствует о каком-то явном давлении, о возобновлении предложения после отказа от денег (я не усматриваю произвольности в выводах национальных судов в той части, что отказа не было, несмотря на Вашу интерпретацию соответствующих слов, сказанных перед тем, как покинуть кафе, принимая во внимание, в том числе, что, — по мнению судов, конечно, — деньги в результате – на стоянке перед банком – все же были получены), можно попытаться говорить о том, что в рамках всех разговоров П. проявлял явную заинтересованность в том, чтобы передать деньги и, несмотря на Ваши предложения, отказывался разбираться с этим напрямую с Д., минуя Вас, без Вас, фактически тем самым каждый раз возобновляя – пусть и не явно: ведь он понимает, что разговоры записываются – фактически адресованное Вам предложение организовать передачу денег и, соответственно, для этого передать их Вам. Конечно, тут при необходимости нужно будет все красиво, логично, аргументировано (со ссылками на конкретные фразы, без передергиваний), лаконично все это сформулировать. Сейчас я пишу лишь по сути.
Наряду с этим можно вести речь о провокации в процессуальным смысле – недостаточной тщательности рассмотрения национальными судами аргументов защиты в пользу провокации, основанных на показаниях Вашей жены и Д., а также, возможно, и на аудиозаписях всех трех встреч, в ходе которых, несмотря на их немалую продолжительность, ничто не свидетельствует о том, что деньги просили Вы, что Вы требовали их передачи, напротив, ряд фраз вполне можно интерпретировать как свидетельствующие о том, что Вам вообще все равно, будут ли деньги переданы (спорить с тем, что речь в принципе идет о передаче П. денег, практически невозможно).
При этом еще одна проблема заключается в том, что о провокации в таком виде в национальных судах заявлено не было (в то время как по общему правилу заявителем должны быть исчерпаны внутригосударственные средства правовой защиты перед подачей жалобы в ЕСПЧ). То, что в Ваших жалобах называется провокацией, не имеет отношения к провокации. Поэтому здесь можно говорить лишь о том, что Вы по сути заявили о недостаточности доказательство в пользу того, что Вы потребовали от П. деньги, об игнорировании судами аргументов в пользу того, что это он предложил дать Д. деньги.
В любом случае, Ваша позиция по провокации очень слаба. И Вам следует иметь в виду, что жалобы на провокации ЕСПЧ получает в огромном количестве, а вот рассматривать их не спешит. Пока что рассмотренных им по существу российских жалоб на провокации всего семь (удовлетворено пять). И это за 8 лет, прошедших с первой констатации ЕСПЧ провокации по российской жалобе, при том, что на провокациях строится огромная часть наркотических преступлений, которых раскрывается море. Конечно, ЕСПЧ год – два назад сообщал, что у него скопилось порядка полутора сотен российских жалоб на провокации, которые он пока не откидывает (но и хода им не дает), и есть несколько коммуницированных (и пока не рассмотренных) жалоб на провокации, но я не могу сказать, что ЕСПЧ кидается на такие жалобы. При этом я уже говорил Вам, что в принципе жалобы на нарушения статьи 6 Конвенции довольно низкоприоритетные. И при ограниченности ресурсов ЕСПЧ занимается в первую очередь жалобами более высокого приоритета (а таких против России подается немало). Все это Вам следует учитывать, принимая для себя решение о том, стоит ли вообще обращаться с жалобой в ЕСПЧ, тратить на это деньги и питать надежды. Кроме того, в Вашем случае невозможно апеллировать ни к суровости назначенного наказания (когда речь идет о 15—20 годах лишения свободы при многочисленных обоснованных претензиях к справедливости судебного разбирательства, можно попробовать обратить на это внимание), ни к Вашему юному возрасту (что возможно, когда, например, в 18 лет отправляют за решетку на несколько лет за несколько граммов марихуаны).
Другое нарушение права на справедливое судебное разбирательство, о котором в принципе можно вести речь, – это сокрытие от стороны защиты важного потенциально оправдательного доказательства – видеозаписи того, что непосредственно предшествовало Вашему задержанию, т.е. обстоятельств «передачи» денег, со ссылкой на ее утрату, несмотря на доказательства того, что она не утрачена и, соответственно, может быть представлена (в т.ч. с учетом даты, указанной в соответствующих справках, и даты демонстрации части этой видеозаписи по телевидению, при том, что едва ли журналисты стали бы удерживать ее у себя две недели, т.е. она с высокой вероятностью была получена ими уже после «утраты»), которые суды отказались приобщать к материалам дела, чем избежали необходимости их анализа и решения вопроса о предоставлении предположительно утраченной записи, при том, что без приобщения этих документов эффективно заявить о сокрытии доказательство невозможно (последнее важно, чтобы объяснить, почему стороной защиты никогда не предъявлялось требование представить эту запись, не считая заявленного в ходе предварительного расследования – еще до получения данных с сайта телеканала – соответствующего ходатайства). Конечно, потребуется обоснование того, что это доказательство – видеозапись действительно важное, т.е. действительно потенциально оправдывающее, способное подтвердить аргумент защиты о том, что Вы не брали деньги, а деньги просто были положены в Вашей машине П. специально прямо перед задержанием, для задержания.
Основным Постановлением ЕСПЧ по вопросу о сокрытии от стороны защиты доказательств остается Постановление Большой Палаты по делу «Роуве и Дэвис против Соединенного Королевства» (Rowe and Davis v. the UK, жалоба NN 28901/95) от 16 февраля 2000 года. По мнению ЕСПЧ, из принципов равенства сторон и состязательности вытекает, что сторона обвинения должна предоставить стороне защиты все доказательства, говорящие как против обвиняемого, так и в его пользу. Конечно, из этого правила есть исключения (соображения национальной безопасности, защиты других лиц или методов расследования), но все они не имеют отношения к Вашему случаю, т.к. у Вас речь идет о том, что доказательство предположительно утрачено, а не о том, что оно специально сокрыто (не предоставлено защите), исходя из каких-то соображений (сразу оговорюсь, что написанное мной не имеет отношения к сокрытию данных об устройствах записи и самих этих устройствах, о чем также идет речь в Вашей жалобе, т.к. я не усматриваю никаких разумных оснований для вывода о том, что эти данные, будучи представленными защите, действительно могли бы повлиять на исход разбирательства –не теоретически, а практически и очень конкретно, аргументов в пользу этого защитой, по моему мнению, не представлено; не говоря уже о том, что сохранение в тайне сведений о средствах записи вполне может быть оправдано в ряде случаев, исходя из практики ЕСПЧ). В силу того, что речи не идет ни о каких-то соображениях, оправдывающих сокрытие записи, для нас важен сам факт ее сокрытия. А принимая во внимание, что он спорный – органы расследования утверждают, что запись утрачена – важно то, каким образом суды отнеслись к рассмотрению этого вопроса, т.е. речь снова о процессуальном аспекте (о чем-то, подобном написанному в Постановлении ЕСПЧ по делу «Леас против Эстонии» (Leas v. Estonia, жалоба N 59577/08) от 06 марта 2012 года, хотя там речь не об утрате доказательства, но все же о процессуальном аспекте права на получение доступа к доказательству, говорящему в пользу защиты, а выбирать тут особо не из чего – практики ЕСПЧ по этому вопросу не так много, не считая британских дел, которые в силу своей специфики не очень нам подходят. Возможно, стоит еще использовать Постановление ЕСПЧ по делу «Натунен против Финляндии» (Natunen v. Finland, жалоба N 21022/04) от 31 сентября 2009 года, которое касается уничтожения доказательства на стадии предварительного расследования – в любом случае, такого Постановления, в котором речь шла бы о том, что власти скрывают доказательство, ссылаясь на его утрату, нет, поэтому нужно пытаться по аналогии использовать то, что есть). Да, кроме нарушения равенства сторон и состязательности (они, не будучи упомянутыми в статье 6 Конвенции, выведены самим ЕСПЧ из статьи 6 Конвенции) здесь можно вести речь о и нарушении прямо предусмотренного подпунктом B пункта 3 статьи 6 Конвенции права иметь достаточные возможности для подготовки своей защиты.
Наконец, можно вести речь о нарушении выводимых ЕСПЧ из статьи 6 Конвенции права на мотивированное судебное решение, предполагающего необходимость высказаться по существу доказательств, влияющих на исход разбирательства по делу, и связанного с ним права на тщательное рассмотрение таких доказательств, поскольку суды не стали высказываться о показаниях Н., Г. и Т., касающихся того, что деньги не передавались Вам П. через окно, а он вместе с пакетом с этими деньгами сел на переднее сиденье. Однако, во-первых, определяющее значение – с точки зрения исхода разбирательства – этих показаний не очевидно, поскольку невозможно обоснованно исключить, что суд постановил бы точно такой же приговор, даже если бы пришел к выводу, что события развивались именно так: он вполне мог бы использовать показания П. о том, что деньги были именно переданы Вам по Вашему указанию (не через дверь, а в принципе), и другие доказательства, свидетельствующие, — по мнению суда, конечно, — что фактически Вы приняли деньги еще раньше – в кафе. Я не говорю, что невозможно хотя бы попытаться обосновать, что в данном случае показания названных выше свидетелей подтверждали позицию защиты, согласно которой П. фактически подбросил деньги специально прямо перед задержанием, и даже вышел из Вашей машины лишь после того, как к ней бросились оперативники для задержания, что косвенно свидетельствует о том, что в противном случае Вы просто вернули бы ему подброшенное. И я понимаю, что это можно давать в связке с весьма неявными доказательствами того, что Вы предположительно (по мнению суда, точно) указывали на пакет, когда он вместе с П. еще был в его машине, а также в связке с определенной интерпретацией возврата Вами денег в кафе как окончательного (который, по мнению суда, не был ни окончательным, ни вообще возвратом). Я сейчас не буду останавливать на том, как и вместе с чем это можно представить. Попытаться представить можно, но это все равно весьма слабо. Во-вторых, такого рода нарушения ЕСПЧ признает чрезвычайно редко. И когда признает, то сам предмет разбирательства обычно весьма специфический (интересный, важный), а доказательства и (или) аргументы защиты (стороны разбирательства), по которым национальные суды не высказались, весьма конкретны, малочисленны и явно определяют исход разбирательства по делу. Да, еще я не очень понимаю, почему защита, судя по ее аргументам, считает, что справки об утраченной видеозаписи и соответствующие показания Е. касаются именно записи задержания и предшествующей ему «передачи» денег, а не только и исключительно осмотра места происшествия (что представляет собой отдельное следственное действие, не оперативно-розыскное мероприятие). Но никто не мешает, конечно, продолжать утверждать это в жалобе в ЕСПЧ.
Все остальные аргументы Ваших жалобы – а в силу требования пункта 1 статьи 35 Конвенции о необходимости исчерпания внутригосударственных средств правовой защиты я в любом случае ограничен сформулированными в них претензиями, пусть их и можно в разумной степени интерпретировать (признаков нарушений, от которых нет внутренних средств правовой защиты, я не усматриваю) – не имеют отношения к тому, чем занимается ЕСПЧ. Он не рассматривает и не пересматривает уголовные дела в том смысле, в котором это делают национальные суды. Он рассматривает только и исключительно жалобы на нарушения прав, гарантированных Конвенцией и Протоколами к ней. И эти права весьма конкретны. Даже право на справедливое судебное разбирательство, которое гарантировано статьей 6 Конвенции (несмотря на то, что кому-то может казаться, что его содержание не очень определенно или даже речь идет о какой-то абстрактной справедливости в смысле правильности – по чьему бы то ни было мнению – окончательного решения по делу): это право состоит из совокупности, даже системы нескольких десятков конкретных прав, меньшая часть которых сформулирована непосредственно в статье 6 Конвенции, а большая – выработана, выведена из этой статьи самим ЕСПЧ (но от того не менее конкретна). При этом статья 6 Конвенции не гарантирует соблюдения национального законодательства, в том числе процессуального, не считая норм, касающихся «создания суда» (назначения судей, формирования состава суда, некоторых аспектов подсудности), о нарушении которых в Вашем случае речи не идет. Соответственно, статья 6 Конвенции не гарантирует как такового права на использование в целях доказывания только допустимых доказательств, т.к. допустимость – это и есть соответствие требованиям национального закона. Конечно, ЕСПЧ сам сформулировал несколько правил, которые в некотором смысле можно назвать правилами допустимости доказательств: он считает, что в целях доказывания нельзя использовать показания, полученные под пытками в смысле статьи 3 Конвенции (и с рядом оговорок нельзя использовать доказательства, полученные с иными нарушениями статьи 3 Конвенции), а также доказательства, полученные в результате провокации преступления. Но ЕСПЧ считает так не по той причине, что все это запрещено национальными законами (и в этом смысле соответствующие доказательства недопустимы), а потому что это, по его мнению, запрещено собственно статьей 6 Конвенции (независимо от того, содержится ли аналогичный запрет в национальных законах). Соответственно, все аргументы жалоб, которые касаются как таковой предполагаемой недопустимости доказательств, не имеют значения с точки зрения обращения в ЕСПЧ (в связи с этим я не вижу необходимости высказываться содержательно об обоснованности претензий, касающихся предполагаемой недопустимости ряда доказательств). Я не усматриваю проблем и с участием в допросе после задержания адвоката по назначению, т.к. содержательных претензий к осуществлению им защиты не предъявлено. Не усматриваю проблем с тем, что запись первой встречи представлена нарезками, т.к. защитой не предъявлено никаких содержательных аргументов о том, что в вырезанных частях содержалось что-то конкретное, что оправдывало бы Вас (при том, что Вы были участником этой встречи и Вам известно содержание сказаного на ней). Интерпретация судами содержания аудиозаписей не представляется произвольной. Вы лишь предлагаете свою интерпретацию. Статья 6 Конвенции не гарантирует, конечно, права на интерпретацию доказательств в соответствии с аргументами защиты. Я также не усматриваю признаков нарушений в связи с предполагаемым удалением части аудио- и видеозаписей, поскольку защита не выдвинула никаких содержательных аргументов в пользу того, что на удаленных частях содержалась оправдывающая Вас информация, — при том, что Вы принимали участие в этих встречах и, соответственно, могли бы при наличии на то оснований заявить, что конкретно важного было удалено, если бы действительно что-то такое было удалено.
Таким образом, как видите, перспективы признания ЕСПЧ нарушений по Вашему делу пренебрежимо малы. Ни о каких явных нарушениях статьи 6 Конвенции речи даже близко не идет. Поэтому я прошу Вас очень серьезно взвесить все «за» и «против» подачи жалобы в ЕСПЧ.
