ЕСПЧ про использование обнаруженного при незаконном обыске

Постановление ЕСПЧ по делу «Праде против Германии» (Prade v. Germany, жалоба № 7215/10) от 03 марта 2016 года (извлечение в моем переводе):

«36. <…> Суд должен в первую очередь рассмотреть вопрос о «незаконности» получения доказательства по делу заявителя.

37. Суд прежде всего отмечает, что обыск в жилище, проведенный в рамках другого уголовного дела в отношении заявителя и приведший к [случайному] обнаружению наркотиков, не соответствовал национальному закону. Федеральный Конституционный Суд отменил решение суда [первой инстанции], разрешающее проведение обыска, поскольку оно было вынесено без достаточных оснований подозревать заявителя в нарушениях авторского права [выразившихся в продаже поддельных вещей, таких как часы и компьютерные программы, через eBay], по причине чего отсутствовали достаточные основания, которые оправдывали бы такое существенное воздействие на конституционные права заявителя, которое оказывает обыск в жилище. Тем не менее, как и предусмотрено статьей 13 Основного закона [Германии], власти получили решение суда на проведение обыска до его проведения. Ничто не указывает на то, что в данном случае полицейские действовали недобросовестно или с намерением нарушить формальные правила, когда они обращались за решением суда, разрешающим производство обыска, и исполняли его (ср. с Kaletsch v. Germany (dec.), no. 31890/06, 23 June 2009).

38. Суд отмечает, что заявитель имел реальную возможность оспорить использование доказательства, полученного по результатам исполнения незаконного решения суда, разрешающего производство обыска. Он высказался против такого использования [полученного доказательства] в судах всех трех инстанций, утверждая, что общественные интересы в преследовании за совершение преступления не могут перевешивать его право на уважение жилища. Суды всех инстанций надлежащим образом рассмотрели его аргументы.

39. Далее Суд должен рассмотреть вопрос о качестве доказательства, о котором идет речь. Что касается интенсивности вмешательства, Суд отмечает, что настоящее дело существенно отличается от дела Яллоха ([Jalloh v. Germany [GC], no. 54810/00, ECHR 2006-IX]). По делу Яллоха власти осуществили серьезное вмешательство в физическую и психическую целостность заявителя против его воли [с помощью четырех полицейских, удерживавших его, врач ввел заявителю через нос солевой раствор и рвотный корень, а также сделал ему инъекцию апоморфина, деривата морфина, действующего как рвотное средство, в результате чего заявителя вырвало и был обнаружен небольшой пакетик с кокаином], и, таким образом, доказательства были получены посредством осуществления меры, нарушающей статью 3 Конвенции, одно из ключевых прав, гарантированных Конвенцией (см. Jalloh, названный выше, § 82), в то время как по настоящему делу доказательство было получено посредством осуществления меры, нарушающей национальный закон и не нарушающей статью 3 Конвенции. Что касается вопроса о том, вызывают ли обстоятельства, при которых было получено доказательство, сомнения в его достоверности, Суд отмечает, что между сторонами нет спора в отношении того, что доказательство было обнаружено в квартире в той комнате, которую использовал исключительно заявитель. Более того, количество и качество [обнаруженного] гашиша было установлено экспертом, к выводам которого заявителем не предъявлялось претензий ни на одном из этапов разбирательства. Таким образом, ничто не дает оснований для каких-либо сомнений в достоверности доказательства (см. в качестве примеров обратного Layijov v. Azerbaijan, no. 22062/07, § 75, 10 April 2014; Horvatić v. Croatia, no. 36044/09, § 84, 17 October 2013 and [Lisica v. Croatia, no. 20100/06, § 57, 25 February 2010]).

40. Что касается значения спорного доказательства для обоснования вывода о виновности заявителя в совершении преступления (ср. с Lisica, названным выше, § 57), Суд отмечает, что, согласно выводам Федерального Конституционного Суда, по настоящему делу оспоренный материал представлял собой по сути единственное доказательство против заявителя. [Суд] далее отмечает, что суд второй инстанции опирался [также] на показания самого заявителя, сделанные в письменной форме, смысл которых заключался в том, что он хранил наркотики. Суд напоминает, что необходимость существования других доказательств, помимо оспариваемого, зависит от обстоятельств дела. В данном случае, где [наркотические] средства, обнаруженные в жилище заявителя, представляли собой весомое доказательство и отсутствовал риск ненадежности этого доказательства, дополнительные доказательства были необходимы, соответственно, в меньшей степени (ср. с [Lee Davies v. Belgium, no. 18704/05, § 52, 28 July 2009]).

41. Наконец, при определении того, было ли всё разбирательство в целом справедливым, общественный интерес в расследовании преступления, о котором идет речь, и наказании за его совершение может приниматься во внимание и сопоставляться с интересам лица, заключающимися в получении доказательств, используемых против него, в соответствии с законом. Суд отмечает, что национальные суды тщательно проанализировали аргументы заявителя, касающиеся использования доказательства, и подробно мотивировали свое решение о том, что доказательство может быть использовано в рамках рассматриваемого уголовного дела, несмотря на получение в ходе незаконного обыска в жилище. Они соотнесли общественный интерес, заключающийся в привлечении к ответственности за совершение такого преступления как хранение наркотиков, с интересами заявителя, заключающимися в том, чтобы уважалось его жилище. В отличие от дела Яллоха (названного выше, § 107), где национальные власти рассматривали вопрос о допустимости использования доказательства, полученного в результате насильственного введения вызывающих рвоту средств, которое было предусмотрено национальным законом, по настоящему делу национальные суды понимали, что они имеют возможность по своему усмотрению признать недопустимым использование рассматриваемого доказательства. При таких обстоятельства и, кроме того, учитывая, что национальные суды приняли во внимание значительное количество гашиша [примерно 464 грамма], который был обнаружен (в отличие от дела Яллоха, где речь шла лишь о небольшом количестве обнаруженного кокаина [порядка 0,2 грамма]), их выводы о том, что общественные интересы перевешивают конституционные права заявителя, были тщательно и подробно мотивированы и не свидетельствуют о проявлении произвола или несоразмерности [вмешательства].

42. Проанализировав гарантии, которые были применены при оценке допустимости доказательства, о котором идет речь, характер и существенность нарушений, а также то, каким образом доказательство, полученное в ходе оспариваемого обыска, было использовано, Суд приходит к выводу, что разбирательство по делу заявителя в целом не было несоответствующим требованиям справедливого судебного разбирательства.

43. Из этого следует, что нарушения статьи 6 § 1 Конвенции допущено не было».

См. также:
Когда использование найденного при обыске нарушает статью 6 Конвенции
Угроза теракта оправдывает обыск без конкретизации искомого

Когда использование найденного при обыске нарушает статью 6

Постановление ЕСПЧ по делу «Сакит Заидов против Азербайджана» (Sakit Zahidov v. Azerbaijan, жалоба N 51164/07) от 12 ноября 2015 года (извлечение в моем переводе):

«50. <…> В итоге заявитель был осужден за незаконное хранение наркотического средства в количестве, превышающем необходимое для личного употребления, без цели сбыта. <…>

51. <…> По мнению Суда, вывод о виновности заявителя был основан исключительно на вещественном доказательстве [т.е. наркотическом средстве], обнаруженном при нем 23 июня 2006 года [во время личного обыска], без которого прийти к такому выводу было бы невозможно.

52. При таких обстоятельствах Суд рассмотрит сначала вопрос о качестве вещественного доказательства, в т.ч. о том, вызывают ли сомнения в его достоверности обстоятельства его получения, а затем — вопрос о том, была ли заявителю предоставлена возможность оспаривания его достоверности и возражения против его использования в рамках производства по уголовному делу <…>.

53. Что касается первого вопроса, то Суд в первую очередь отмечает, что сторонами не оспаривается, что личный обыск заявителя не был проведен сразу же после его задержания в 19 часов 23 июня 2006 года. Он был проведен в 19:20 23 июня 2006 года в [помещении] ГУБНМВД [Главного управления по борьбе с наркотиками Министерства внутренних дел], находившемся совсем не рядом с местом его задержания. <…> Промежуток времени около 20 минут, прошедших с момента задержания до обыска, вызывает обоснованное опасение, что доказательство было подброшено, поскольку в течение этого времени заявитель находился под полным контролем сотрудников полиции. Более того, нет никаких оснований полагать, что какие-либо особые обстоятельства делали невозможным проведение обыска немедленно после задержания заявителя. Далее Суд отмечает, что национальные суды отказались исследовать видеозапись обыска, несмотря на то, что заявителем было прямо заявлено ходатайство об этом <…>. Кроме того, власти [государства-ответчика] также не предоставили Суду копию [этой видеозаписи] в ответ на конкретный запрос сделать это.

54. Суд также не может упустить из виду то обстоятельство, что сотрудники полиции не оформили задержание заявителя сразу же. В частности, хотя стороны не оспаривают тот факт, что заявитель был задержан сотрудниками полиции в 19 часов 23 июня 2006 года, протокол задержания не был составлен до 22:50 23 июня 2006 года <…>. Более того, кажется, интересы заявителя не были представлены защитником во время задержания и обыска в ГУБНМВД.

55. Принимая во внимание все вышеизложенное, Суд приходит к выводу, что качество вещественного доказательства, которое было положено в основу вывода национальных судов о виновности заявителя, сомнительно, поскольку порядок его получения вызывает сомнения в его достоверности.

56. Что касается второго вопроса, то Суд отмечает, что заявитель поднял вопрос о достоверности вещественного доказательства и его использовании во всех национальных судах. Однако он не был надлежащим образом рассмотрен ими, поскольку в судебных актах об этом ничего не говорится.

57. В связи с этим Суд отмечает, что, несмотря на конкретные жалобы заявителя, национальные суды обошли молчанием использование доказательства, полученного в ходе обыска 23 июня 2006 года. В частности, они не рассмотрели вопросы о том, почему обыск заявителя не был проведен незамедлительно в месте его задержания и был ли обыск проведен в соответствии процессуальными нормами <…>. Национальные суды ограничились указанием на то, что утверждение заявителя о подбрасывании [ему наркотического средства] представляло собой способ защиты и не нашло подтверждения в ходе судебного разбирательства, не рассматривая названные выше конкретные претензии заявителя. Поэтому Суд не может не прийти к выводу, что заявителю не была предоставлена возможность поднять данный вопрос, так как его претензии на этот счет не были рассмотрены национальными судами без приведения соответствующего обоснования.

58. В свете того факта, что вещественное доказательство, обнаруженное при заявителе, являлось основным доказательством, положенным в основу вывода о его виновности, Суд считает, что приведенные выше соображения достаточны, чтобы позволить ему прийти к выводу, что способ получения вещественного доказательства, использованного в ходе судебного разбирательства в отношении заявителя, и отказ национальных судов рассмотреть его возражения и обоснованные аргументы относительно достоверности этого доказательства и его использования против него сделали все производство по делу в целом несправедливым <…>.

59. Таким образом, имело место нарушение статьи 6 Конвенции».

Угроза теракта оправдывает обыск без конкретизации искомого

Постановление Европейского Суда по правам человека по делу «Шер и другие против Соединенного Королевства» (Sher and Others v. the United Kingdom, жалоба N 5201/11) от 20 октября 2015 г. (извлечения в моем переводе):

«174. Ордер на обыск действительно содержал относительно широкие формулировки. Хотя проведение обысков было ограничено определенными адресами, [ордер] позволял в целом и неограниченно искать и изымать корреспонденцию, книги, электронное оборудование, финансовые документы и ряд других вещей. <…> Случаи, такие как рассматриваемый, касающиеся предполагаемых запланированных крупномасштабных терактов, создают особые сложности: доказательств может быть достаточно для формирования разумного подозрения в подготовке теракта, но отсутствие конкретной информации о характере планируемого нападения и его целях лишает возможности точно указать предметы, на обнаружение которых направлен обыск. Более того, сложность подобного рода дел может оправдывать проведение обыска на основании [ордера, сформулированного с использованием] слов, смысл которых более широкий, чем допустимый в иных случаях. Множество подозреваемых и использование кодовых слов, как это было в рассматриваемом деле, усугубляет проблемы, с которыми сталкивается полиция, пытаясь определить до обыска точные характеристики искомых вещей и документов. Наконец, невозможно проигнорировать тот факт, что ситуация не терпит отлагательства. Предъявление на основании статьи 8 Конвенции требования детально описывать в ордере на обыск характеристики искомых предметов, подлежащих изъятию, может поставить под серьезную угрозу эффективность расследования, когда на кону может стоять множество жизней. По делам такого рода полиции должна быть позволена определенная гибкость в оценке на основании обнаруженного в ходе обыска, какие предметы могут быть связаны с террористической деятельностью, и в принятии решения об их изъятии для дальнейших исследований. И хотя обыск в отношении электронных устройств поднимает особенно чувствительные вопросы и, возможно, требует особых гарантий защиты от чрезмерного вмешательства в право на уважение персональных данных, такого рода обыски не были предметом жалоб заявителей и разбирательств на национальном уровне, и, соответственно, сторонами не были представлены доказательства наличия или отсутствия соответствующих гарантий в английском праве. <…>

176. На этих основаниях Суд приходит к выводу, что ордеры на обыск по настоящему делу не могут быть расценены как сформулированные чрезмерно широко. Таким образом, национальные власти имели право считать, что в итоге «вмешательство» в право заявителей на уважение их личной жизни и жилища было «необходимым в демократическом обществе» по смыслу пункта 2 статьи 8 Конвенции».